Читаем книги о войне

Готовимся ко Дню чтения книг о войне, который состоится 7 мая. Подбираем книги, делаем иллюстрации на альбомном листе и готовим отрывок для чтения наизусть или выразительное чтение.

Б. Павлов «Вовка с ничейной полосы»


 Часть 1.

Рано утром в деревню вошли немцы.

Сквозь дрёму Серёжа услышал голос деда:

— Явились, супостаты!

Дед злобно сплюнул и ткнул кулаком в оконную раму.

Серёжа слез с печи и подбежал к окну. По улице полз танк синевато-мышиного цвета; башня с пушкой двигалась то в одну, то в другую сторону — словно что-то вынюхивала длинным носом. За танком тарахтели, заглушая собачий лай, мотоциклы и бежали солдаты в касках.

— Боятся, гады! — сказал дед.

Серёжу удивило, что у солдат были засучены рукава по локоть.

— Залезай сейчас же на печь и не показывайся! — закричал, будто очнувшись, дед.

И тут же в дверь заколотили.

Серёжа мигом оказался на печи. Дед полез за ним и укрыл одеялом.

«Боится за меня», — подумал Серёжа, глядя на побледневшее лицо деда, и закутался поплотнее, чтобы угодить старику. В дверь колотили всё яростней.

— Сейчас! Сейчас! Успеете! — бурчал дед, вытаскивая засов.

— Хальт! Хальт! Цурюк! — Зазвенело опрокинутое ведро, и в комнату вбежали два немца с автоматами наизготовку.

Серёжа смотрел на фашистов без страха, а только с лютой ненавистью.

Он ещё не оправился после бомбёжки. В тот день убили его мать. Он дни и ночи думал о ней и часто порывался куда-то бежать, искать её. Ночью лежал с закрытыми глазами и видел её, живую, с озабоченным, усталым и добрым лицом, чувствовал на себе её ласковый, внимательный взгляд, слышал её последние слова: «Серёженька, принеси с ручья хоть полведра водицы...» С каждым днём тоска всё сильнее душила мальчика: «Мама, мамочка!» И всё сильнее ненавидел он фашистов, ненавидел той беспощадной ненавистью, когда уже не остаётся места для страха.

Один из солдат, узколицый, в очках, что-то сказал резким голосом. Другой, оттолкнув деда, полез на печь. Серёжа близко увидел его красное, конопатое лицо с бегающими водянистыми глазками.

— Это мой внучек, — заговорил дед протяжно. — Он болен... Кранк... — припомнил он слово, которое знал с прошлой войны.

Немец приподнял овчинный тулуп, сдёрнул с Серёжи одеяло, переворошил подушки и, уловив его холодновраждебный, совсем не детский взгляд синих, широко расставленных глаз, на минуту опешил, а потом выругался и больно ткнул мальчика автоматом в бок.

— Шнель! Шнель! — гаркнул он и показал рукой вниз.

Серёжа слез с печи и встал возле деда. Немец в очках потянул мальчика к себе, поднял рубашку, осмотрел Серёжину спину и грудь, дёрнул за ухо и сказал:

— Гут!.. Здороф, как бик!..

Рыжий солдат угодливо засмеялся.

Немцы пошарили по углам, заглянули под стол, вышвырнули всё из сундука, а затем старший ткнул автоматом в грудь деда:

— Ты и мальшик пошёль в... — Немец сморщился, вспоминая нужное слово: — В э... э... сарай. Шнель! Бистро! — и указал автоматом на дверь.

Дед схватил пустой чайник, корзинку, бросил в неё буханку ржаного хлеба и поплёлся в сарай.

— Ишь, господа какие! — ворчал он. — Все хорошие дома разбомбили, а теперь в моём решили устроиться, а меня с мальчонкой — в сарай, как скотину!

— Деда, а для чего они меня осматривали?

— Думали, ты заразный какой... В доме, видать, начальник их поселится, боятся, изверги, не перешла бы к нему зараза...

В доме поселился капитан. Высокий, важный, с выпуклым стёклышком в правом глазу, он шёл, вытягивая ноги, как гусь. Оба солдата, и тот, который в очках, и рыжий, так и замерли, когда он поднимался на крыльцо.

Вскоре после приезда капитана в сарае появился рыжий денщик. Он жестом подозвал деда, ткнул автоматом в корзину у дверей и, швырнув её ногой деду, повёл его за собой. Серёжа потянулся за дедом, но тот велел ему остаться.

Дед и солдат вернулись довольно быстро. Дед нёс корзину, солдат шёл сзади, тыча автоматом в дедову спину. В корзину доверху была насыпана картошка, и дед сгибался под её тяжестью.

— Шнель! Шнель! — кричал денщик.

Дед дошёл до крыльца, стал подниматься и вдруг поскользнулся. Корзина опрокинулась, и картофелины забарабанили по доскам. Фашист выругался и с размаху ударил деда по лицу, да ещё пнул сапогом в живот. Дед вскрикнул от боли и чуть было не упал. Потом медленно выпрямился — сейчас даст сдачи! — но тут же согнулся и стал собирать картошку.

Серёжа, весь дрожа от гнева, подскочил к деду:

— Вырвать бы автомат да пальнуть ему в рыжую морду!

— Тише, тише, — уже спокойно говорил дед. — Убьёт нас — и всё. Терпение, внучек, терпение... Лучше помоги собрать...

Вечером из дома слышались пьяные голоса, возгласы «хайль», взрывы смеха...

— Гуляют, — сказал дед, — празднуют взятие безоружной деревни... — Дед с досады плюнул и прикрыл плотнее дверь сарая.

— Деда, а тебе не жалко было бы своего дома? — спросил вдруг Серёжа.

— А ты чего это задумал? — И дед пытливо посмотрел ему в глаза.

— Поджечь бы сейчас дом — и всем им крышка!

— Дома-то не жалко, да к нему не подступишься. Со всех сторон стоят с автоматами...

Долго в эту ночь не могли уснуть дед с внуком. Дед ворочался, кряхтел, болели его старые раны, полученные ещё в прошлую войну. Серёжа то думал о матери, то вспоминал всё пережитое за сегодняшний день, и перед ним вставало лицо рыжего денщика.